Ну а теперь к серьезному. Ко мне недавно приходили два типа в аккуратных костюмах, сказали, что если я продолжу делать антиполитические видео, у меня будут неприятности. Насмехаясь над ними, я сделал тот ролик про людей в черном.
Меня выселили из квартиры и отобрали паспорт. Думали, все, что мне останется, пойти на улицу и побираться. Не дождетесь.
Человеку не нужен паспорт для жизни так же, как человеку не нужно свидетельство о смерти - для смерти.

(придумано)

---

Не люблю ночь. Раньше думал, что любил, смотрел непрестанно в оконную пропасть, на огни далекого дома напротив, на жалкие точки черного неба.. И любил.
А сейчас, я гуляю ночью, мой путь освещают желтые фонари.. И я понимаю, что ночь дает мне фальшивое ощущение свободы. Ах, как хотел бы я навсегда стать свободным в ней! Я бы отдал свое сердце на растерзание!.. Хотя, впрочем, оно и так растерзано этим фальшивым ночным обольщением, где только стоит раскрыть душу темному небосводу, этой желтковой луне, этим пустынным дорогам, как наступит день и солнце опалит твою кожу.
Я не люблю ночь. Она напоминает мне о том, что у меня могло бы быть.

---

я полюбил тишину, будто теперь состою из дыр
и высыпаю любое слово, как камни в почву,
что мне до песен прежде святой звезды,
бросавшейся с крыш на свидания каждой ночью.
я полюбил молчание, я теперь отрицаю звук
голосов машин, картинных многоэтажек;
кроме коленных рун и иероглифов на ладонях рук,
никакой не понятен символ и слог неважен.
да прощу сам себе метафору, но преданною собакой
ищу в запахах смыслы и всё понимаю, хотя молчу, будто бы под наркозом.
я полюбил и я не вмещаюсь в знаки,
ограниченные сотовым оператором или буквенным передозом.

---

В далекой стране, где снег в синеве
Хрустит словно угли костра,
Жила-была Ночь, проклятия дочь
И Дня святого сестра.

Она была там, где сугробам-снегам,
Метелям нет края-конца,
И гордой стрелой, рвалась она в бой,
Пронзая чужие сердца.

Где смерть и чума, там Ночь так черна
И стоны и крики мольбы,
Но глухи к словам и чьим-то слезам
Ночные кошмары и сны.

Однако и в ней, в богине теней
Есть самый страшный секрет,
Где выше хребтов и потухших костров
От тысячи звезд хранит свет.

30.10. 2013

---

Отчаяние делает тебя сильнее.

---

Это рыбка номер шестьсот сорок один за всю мою
жизнь. Родители купили мне первую рыбку, чтобы научить меня любить и
заботиться о каком-то другом живом и дышащем создании Господа. Шестьсот
сорок рыбок спустя я знаю лишь одно: все, что ты любишь, умрет. Когда ты в
первый раз встречаешь кого-то особенного, ты можешь быть уверен, что однажды
он умрет и окажется в земле.

---

Я был сильней, я был храбрей,
Я был красивее, чем ты;
Кроваво-красные цветы
Сгорали на груди моей.

Что нравилось - то забирал;
Все, что любил, то было ваше,
В глазах моих все было краше;
Чужое я без спроса брал.

Вы не любили меня, люди,
Но мне от этого смешней;
И гнали вы меня скорей,
Венец творенья, злые судьи.

Сейчас лежу у ваших ног,
Вот я, отверженный и гордый,
Я не старею с каждым годом,
Но почему-то занемог.

Убей меня, пронзи мне сердце!
Вот я, готовый умереть!..
Вот я, рожденный, чтоб лететь,
Не давший крыльям разогреться!..

Но вы уходите, и Ларра,
И Ларра как всегда один,
Как мрачный смерч всегда гоним,
Как узник вечного кошмара.

О смерть! Ну где же ты, ответь?
Я так люблю тебя, целую,
Я прогоняю жизнь былую
И призываю нынче смерть!

Но смерть все медлит... Давно
Настал, наверно, мой черед;
Годам бессонным сбился счет;
Сними с меня мое ярмо!

Я тень, я больше не живой,
И я бреду остатком ночи;
С песчаной бурей день короче,-
Не видно неба надо мной.

Я Ларра, брошенный на жизнь,
На вечное существованье;
Давно изрвалось одеянье,
И в косы волосы сплелись.

Никто меня не возлюбил,
Никто меня уж не возлюбит,
Во мне же боль мою пробудет
Очей невинных робкий пыл.

Я жил, как царь,
Царем и был,
Бродяге отдал я и царство,
Но не нашел того лекарства,
Что бы скосило тот ковыль,
Где вместо смерти я обрел
Беспамьтство.

23.10.2013

---

Первый поцелуй
Хочешь я буду с тобой
Хочешь просто уйду
Хочешь забуду
Хочешь спалю твой дом
Хочешь можешь прогнать меня
Хочешь можешь прожить жизнь зря
Обещай умирать никогда
Не обещай умирать никогда
Умирать никогда

Упавшие вниз
Разбитые в кровь
Закусанных губ
И это любовь

Дыханье задержи
Сердце изнутри
Ломает ребра, хочешь
Я заберу с собой твои сны
Чужой для тебя
Я буду таким какой есть, Я
Обещай умирать никогда
Не обещай умирать никогда
Умирать никогда

---

Делаю нормальную запись.
С завтрашнего дня у нас каникулы в связи с поломкой котла в нашем микрорайоне. А его поломка означает, что как школа, так и дома в нашем районе не будут отапливаться до починки. Поэтому наши каникулы перенеслись на неделю вперед. Но я все равно буду ходить на репетиторства.
В воскресенье с классом еду на каток. Все думают, что будут падать. Она не знают, что мне это только в кайф)
Кстати, роднюсь с товарищами из класса. Все время забываю, что нужно говорить "нет" непроверенным людям. Нельзя, Лу, считать знакомых друзьями, нельзя. У меня автоматически все, кто относится ко мне хорошо, переносятся в разряд доверенных лиц, когда им доверять совсем нельзя. Я уже научен подобным, блин. Только вот, похоже, эти грабли мои любимые.

---

Я чувствую, ты потеряешь
Меня, как деньги в кошельке,
Как медальон на ремешке,
Что ты так часто проверяешь.

И выпаду я из кармана,
Как связка звонкая ключей;
И стану сразу я ничей,
Не различив о пол удара.

Я буду смирно-неподвижно
В углу тихонечко лежать
И ждать тебя, безумно ждать,
Дыша так мирно и неслышно.

Авось вернешься и найдешь?
Авось забудешь на совсем…
А я, как всем, забытый всем,
Надеюсь, что ко мне придешь.

Я буду счет вести часам
И дням, пока со счета не собьюсь,
И с временем душою соглашусь,
Без страха покорясь годам.

А ты твердил мне, заклиная:
«Я не отдам, я не отдам».

12.10.2013

---

Еда имеет вкус тлена и талой воды.
Я устал
от такой
безвкусной
еды.

Я устал чувствовать холод, а за ним
Не чувствовать тепла
этих зим.

Да, мне совсем не теплей от тоски
Она не греет -
она разрывает на куски.

И я хочу кричать, но тону в тишине.
Нет,
я уже утонул.
Я уже на дне!

И я хочу прыгнуть в небо,
но меня
не пускает песок.
Да, черт побери!
где я не был
там я и сдох.

Внутри меня идет война за всех
Отринутых и поверженных, возлюбив.
Я за бессмертье принял смертный грех,
Себя
безжалостно
убив.


07.10.2013

---

Невидимый груз возложен на грудь,
И я забываю дышать;
Когда же хочу тяжело я вдохнуть,
Тот груз начинает мешать.

Он давит на грудь, словно камень, гранит,
И сбросить его не могу;
Он словно гвоздями к ребрам прибит
И с ним я едва ли вздохну.

Когда я украдкой взгляну на тебя,
Все тянет он властно к земле;
И в голову кровь приливает, гудя,
В расплавленном магмой огне.

И больно мне, тяжко от этой скалы,
И жжет изнутри меня кровь, -
Ведь ты возложил у меня на груди
Нелепую злую любовь.

03.10.2013

---

Второе октября. Вечер. Золотом горят листья вишни в свете ночных уличных огней. Сумерки давно сгустившись, не царят лишь вдали, где слабое осеннее солнце угрюмо прячется в темно-синие тучи. Накрапывает дождь, белыми лесками серебрится в свете фонаря. Безлюдная, тихая улица, и тихая тем самым томительным беззвучием, что наводит предчувствие, тревогу, своей таинственностью сгущает краски тьмы.
Мне хочется остаться на этой темной улице, дыша свежим воздухом, но вот требовательно пищит домофон, распахивается дверь, и я вхожу внутрь подъезда, прочь от холода и синевы улицы. Вскоре я забываю и слабый свет огней, и загадочную тишину, и синеву эту, но в моей душе остается толика печали, что не могу я стать частью той волнительно спокойной ночи.

---

1 октября. Здесь был человек.

Проснувшись, но еще не открыв глаза, находясь на грани меж сном и явью, я чувствовал, как постепенно затекали мои ноги, и странная, неодолимая усталость тянула в мышцах, словно только недавно я делал забег на очень длинную дистанцию, словно я прыгал и скакал до полного своего изнеможения всю ночь и день, перед тем, как упасть без сил. Лежал я неудобно, на какой-то жесткой поверхности, и поза моя досаждала мне самому, но я не смел двинуться, пригвожденный к месту, закаменев с самого момента моего пробуждения.
И так лежал я, положив раскрытые ладони под горячий лоб, и ноги мои все сильнее и сильнее затекали, и спустя какое-то неопределенное время не чувствовал я уже ног своих, будто то были лишь конечности тряпичной куклы.
«А может, и есть я тряпичная кукла?» - подумал я, и вдруг нахлынула на меня слепая паника на грани сна, так как не мог я вспомнить, кто я и где же сейчас нахожусь.
И потому, пролежав еще так немного, чувствуя сладкий привкус дремотной слюны во рту, я решился открыть глаза. Только сделал я это не резко и бойко, как, мне казалось, обычно делаю, а, напротив, с некоторой ленью, неохотой.
Но все же свет, что мерещился мне красными бликами под опущенными веками, не ударил своей яркостью в глаза мои. И как не старался я всматриваться в темноту помещения, где я находился, ничего, кроме темноты я не видел.
Мне надоела эта неопределенность. Немного повоюя с собой, уговаривая самого себя подняться, я, опершись на почему-то дрожащие руки, привстал.
Вдруг зажегся ослепительно яркий свет, и мне пришлось закрыть лицо ладонью. Привыкая глазами к освещению, я попутно отмечал для себя приметы места, где я сейчас находился.
Комната была вся серая. Под серым потолком на серых стенах весела странная матовая серая картина, занимающая, наверное, половину стены; на скучно-сером, металлическом и холодном полу был закреплен строительными болтами металлический стол. Я посмотрел вниз, на койку, на которой лежал, но она так же была серой, словно у кого-то был лишь этот цвет краски, и он экспериментировал, рисуя.
В голове пронеслось и быстро пропало воспоминание, остался лишь настойчивый запах печатных страниц в памяти. Глупость какая, мне бы знать, где я, вот что важно сейчас.
И недоуменно озираясь по сторонам, ожидая какого-нибудь знака, я заметил странную серую дверь у противоположной стены. Странной она была потому, что с первого взгляда ее совсем не было. Она словно сливалась со стеной, маскировалась, чтобы ее ненароком не нашли.
Может, стоит подойти к двери? Я тяжело, долго вставал, и на негнущихся ногах, опираясь на стену, медленно прошел к ней. Но не было ручки, а на стыке между дверью и стеной была такая узкая щель, что при желании я бы даже не просунул туда тонкий листик бумаги.
Тогда, поняв, что все тщетно, я стал ощупывать стены. Сперва та, где была дверь, потом та, что рядом. Я ощупал третью стену, не поленился даже заглянуть под койку, заметил, что, как и стол, она привинчена строительными болтами к полу.
Подошел черед стены с огромной картиной, но, приблизившись к ней, я понял, что это не картина. Словно огромное зеркало взяли и повернули стеклом вниз. Ощущение этого было настолько сильным, что мне захотелось посмотреть, отсоединиться ли рама от стены.
Но нет, не отсоединиться.
Еще походив по комнате туда-сюда, я пару раз заглянул под стол и снова под койку, даже успел подпрыгнуть до потолка. Но вскоре усталость в теле одолела мое желание исследовать, и я покорно вернулся на место, сев в той непринужденной позе, подтянув под себя ноги, как, мне показалось, я делал часто.
И тут я стал думать. Мысли, что до этого мелькали и уходили прочь, теперь стали скапливаться в моем раздувавшемся от них черепе.
Кто я? Где я? Почему вокруг все серо? Почему я один? Вопросы донимали меня, и я почувствовал, как мои глаза слипаются. Я стал зевать, и, постепенно, мысли унимались, сменяясь ощущением настойчивого холода в ногах.
На моей койке не было ни простыни, ни подушки, ни одеяла, голая серая поверхность. Тут я стал было рассматривать свою серую одежду, явно бывшую на несколько размеров больше, но желание быстро исчерпало себя, лишь только обнаружил я, что в ней нет ничего особенного.
Решив подождать чего-нибудь еще, я пялился в странную серую раму на стене. Если бы цветом внутри рама не отличалась от стены, я сказал бы, что она пуста.
Так, непринужденно, словно меня и вовсе не касалось происходящее, я заснул снова, на этот раз крепким и долгим сном.

Меня разбудил звук. Сначала это был всего лишь еле слышимый скрип, но секунду спустя он превратился в отчетливый скрежет. Я раскрыл глаза и быстро встал. Теперь я убедился, что всегда так просыпаюсь. Ощущения усталости пропали, сменились новым для меня чувством силы, уверенности в себе. Хотелось бежать, падать, и снова бежать куда-то, лишь бы не оставаться на месте.
Я осмотрел комнату, но ничего не обнаружил. Все было, как и до моего пробуждения – серое и скучное.
Тогда я встал и прошелся по комнате. Мне уже надоело это серое место, хотелось уйти. Распахнуть эту странную невидимую дверь и уйти, уйти, уйти.
- Я хочу уйти, - сказал я будто сам себе, и эхом отозвались мои слова в тишине серого мира.
Я повторил свои слова, на этот раз громче, но мне снова вторило эхо. Тогда я кинулся к странной двери, принялся стучать в нее побелевшими от мгновенно вскипевшей злости кулаками. Это не помогло, лишь эхо вторило каждому моему глухому удару, и тогда я хотел было размахнуться ногой, но поняв, что будет больно бить голой ногой о металлическую поверхность, отпрянул.
И вдруг мне показалось, что кто-то невидимый смеется надо мной, хохочет, заливается смехом, глядя в свой серый монитор, и я захотел кричать, но в горле пересохло.
Я тяжело вздохнул и сел, в задумчивости, прямо на пол, стукнувшись затылком о край стола. И на кой черт здесь стол? Я стал неопределенно водить пальцем по его краю, сам в это время витая в облаках.
Что я здесь делаю?

Я не знаю, сколько времени прошло. Я чувствовал лишь тошноту, накатывающую волнами. Должно быть, то было от голода, я не знал. Силы, что бились внутри меня, рвались наружу, но тело, словно каменная темница, не давала им выйти на этот электрический мертвый свет.
Я лежал на полу, раскинув руки и смотря в безжизненно серый потолок, а где-то за моей грудной клеткой, рядом с сердцем, пылал огонь, но я не мог помочь ему. Точнее, мог, но тогда мне пришлось бы разорвать свою грудь, сломать свои ребра, чтобы он мог выбраться и захлестнуть пожаром эту мерзкую серую комнатушку. А тело не слушалось, оно словно отринуло меня, поняв, что я не могу дать ему того, что оно хочет.
Как странно, тело было сильнее меня. Оно хотело уйти, и дух вторил ему, но разум резал тупым лезвием ножа – нельзя. «Отчего нельзя?» – спрашивало тело, а дух кричал, срывая голос, те же слова, но разум тихо и спокойно отвечал: «Мы взаперти, выхода нет».
- Отчего же, раз есть дверь, есть и выход! – говорило тело.
- Выход есть всегда! – орал сотнями голосов внутри меня дух.
- Ту дверь не открыть, она заперта, - глухо отозвался разум, и, чтобы прекратить дальнейшие прении, смолк.
И наступила шипящая тишина, как в телевизоре, что ловит лишь помехи, и мне стало казаться, что потолок рябит этой телевизионной тишиной. Я дышал, и каждый вздох был как последний. Где-то в груди сердце стучало натянуто, словно нехотя отбивая каждый удар, и мне казалось, что скоро я услышу монотонный писк кардиограммы.
Вдруг я ясно понял, что если не поднимусь сейчас, не поднимусь никогда. Я резко поднялся, втирая пальцами красные от бессонницы глаза, словно хотел вдавить их в глазницы, и стал кричать, без слов, как кричат звери.
Когда весь воздух вышел из моих легких, и я, на последней ноте, отрывисто захлопнул рот, эхо продолжало мне подпевать. И гнев снова пробудился во мне, но то был не тот слепой гнев, что заставлял меня биться о стены. Нет, то гнев был праведный, благородный, и с ненавистью и остервенением я стал старательно выцарапывать ногтями на серой стене слова.
Ногти убого гнулись, и я чувствовал острую боль, но не мог заставить себя остановиться. Когда я закончил, в этом сером мире появилась одна моя мысль. Смысл, который я вложил в эти слова, стал частью этого места, навсегда слился с ним, и теперь мешался, бросался в глаза.
Так иногда капнет в белую краску синяя, и никогда уже она не вернет свой цвет.
Я сел на стол, словно противясь предписанным мне кем-то правилам, и стал смотреть на буквы, выделяющиеся белым на серой стене.
«Здесь был человек».
И как-то спокойно мне стало, и отлегла от сердца чернеющая печаль, сковывающая меня все это время. Во мне проснулось что-то живое, и тело снова признало меня, как своего. И я рад был ему, и мысленно, как старые друзья, давно не видевшие друг друга, мы обнимались, плача. И я плакал, и горячие слезы текли по бледным щекам.
Кто я? Я человек.
Где я? Я здесь.
Почему вокруг все серо? Нет, не все серо, белеет надпись на стене, да и разве сер я?
Почему я один?
Вопрос застал меня врасплох, но ту же, устыдившись своей глупости, я ответил в пустоту комнаты:
- Как я могу быть один, если при мне и тело, и дух, и разум мои?

Все мы когда-нибудь окажемся в своей собственной серой комнате. Порой, из-за своих ошибок, или из-за горя, что внезапным бременем упадет на наши плечи.
Но где-то в том сером здании с серыми комнатами, есть особенная, отличная от других, комната с настежь распахнутой дверью. Иногда я мысленно возвращаюсь в нее, но корявые буквы, что ярко горят белым на серой стене, среди серой краски, гонят меня прочь.
Потому что нет никаких комнат, пока вы сами не захотите, чтобы были они. И нет преград для вас, пока вы сами их не воздвигните. Есть лишь три слова, что вы непременно оставите после себя. И эти три слова:
Здесь. Был. Человек.

---

30 сентября. И смерть страшна, и умирать страшно.

Обычно яркая и бойкая в темноте комнаты рыба сейчас, в свете дня, выглядела болезненно бледной. Она вяло плавала по своей маленькой стеклянной темнице, глупо выпучив больной глаз, подбитый во время очередного припадка, когда она в исступлении билась головой о стены, стараясь их разбить.
А что, если прямо сейчас вынести ее на улицу и бросить в озеро? Будет ли она свободна? Или ее свобода ограничится озером? Или, быть может, она уже не чает надежд о побеге?
По крайней мере, она выглядит уставшей, сдавшейся, но я знаю, что это не так. Ночью она снова будет будить меня, врезаясь в стены. Должно быть, это больно, но рыбы не умеют кричать от боли.
Если бы вы оказались в такой же ситуации, что бы вы делали? Если бы вы знали, что завтра с рассветом вы умрете, но вас бы лишили последней возможности насладиться свежим воздухом перед смертью?
Стали бы вы скулить, стоя на коленях, припадая к земле, моля о пощаде? Или молча, сжав зубы, ходить туда-сюда по вонючей камере? Или вы бы лезли на стены, кричали, плакали? А может быть, сурово сложив руки, смотрели бы на тюремщика, пока он бы не поперхнулся вашим последним ужином?
Дверь камеры открывается, вас ослепляет взошедшее солнце. Оно больше не греет, нечего греть, - мертвецы не чувствуют тепла. В его лучах вы выглядите устало, болезненно. Всю ночь ведя мысленный бой против себя, вы ослабли.
Грубые руки подхватывают вас, несут куда-то вперед. И вот вы уже на сцене, внизу разверзлась радостным криком публика. Ваш черед, ваша очередь. Вы должны развлекать, вы – всего лишь зрелище. Ну, так устройте им шоу!
Кричите, что не виновны, прыгайте, молите о пощаде, - вы услышите лишь смех в ответ.
Вас ведут к плахе, здоровая детина пару раз пнет вас под бок, чтобы не рыпался, и ткнет лицом вниз. После чего сверху на шею ляжет огромный, неподъемный груз.
Склони голову, человек, перед тем, кто не заслуживает твоего смирения! Ибо ты никто, а он – все. Ты умрешь ради того, чтобы он жил, так умри достойно!
Но вот вопрос: как можно умереть достойно, когда все твое достоинство осталось там, в камере? Когда ее стены высосали из тебя все твои светлые чувства – любовь, преданность, веру, - оставив лишь обугленный камень страха вместо сердца, полного свободных слов и мыслей?
Тонкое лезвие стремительно опускается вниз, и ваша голова радостно прыгает по подгнившим доскам. Люди расходятся на работу, их ждут дела. Палач, шмыгая, внимательно осматривает окрашенное кровью лезвье: похоже, нужно будет снова его подточить.
Всем плевать на то, кем вы были. Какие чудесные, прекрасные мысли кружились в вашей голове. Сейчас вы – всего лишь обезглавленный труп, выпирающей скрюченной рукой из-под мешковины.
Завтра о вас и не вспомнят.
А вы-то, небось, представляли себе свою смерть более величественно. Пафосные речи, обилие слез? Нет. Вы сражались за свою свободу и кончили плахой.
На самом деле нет никакой свободы, это лишь иллюзия. Красивая галлюцинация, доступная немногим наркоманам. Они зависимы от нее, а когда приходит их черед умирать – что ж, так тому и быть.

Мы все умрем, погаснут наши звезды,
И кто-то скажет: «Ребятам повезло».
На самом деле, было слишком поздно,
Но мы стояли, всем ветрам назло.

---

Я съем тебя, как ржавчина железо,
Как пламя ест весенние леса.
Я съем тебя без соли и майонеза,
Как мед глотает с жадностью оса.

23.09.2013

---

Заебись порисовал, конечно

---

иногда по ночам так скручивает одиночеством

ни вдохнуть,
ни обнять,
ни позвать
ни выговориться

и как будто бы черной коброй-горечью
закручинилась, захандрила по мне виселица

иногда по ночам грусть-тоска куражится
закурю, и брожу меж домов по улице

и любой незнакомец мне близким кажется
прохожу представляя, что мы целуемся...

одиночество - единочество - единение
триединство втройне не рождает множество

был рожден человек как венец творения
а умрет по статье он за мужелож-ство

не судите вы, да несудимы будете
и не думайте будто от грусти спятил я

впрочем вряд ли на худшее вы осудите -

умереть
от тоски
по чужим
объятиям.

Егор Стрельский

---

Я не слышу. Взрывается нежно небо
В моей голове, и я шепчу "нет".
Это особый запрет, нерушимый запрет
Иду за ним слепо.

Я сам придумал его. Спасибо себе
За заботу. Я прокричать бы хотел на всю улицу
Слышите, люди, я "Нет!" говорю.
А сам горю, полыхаю, горю.
Я в огне.

Я скрою, я спрячу, я вам покажу другое.
Спасибо себе за слова, я узнал,
Как тяжко лишиться покоя
И стать тем, кем я стал.

Я закричу "Нет!", я совру. Это ложь.
Я не верю себе, сердце не обманешь.
А тебя? Я совру, ты поверишь.. Что ж,
Значит так ты играешь?

Поиграем в любовь и в гнев, в безразличие!
Давай развлекаться, нам обоим ведь скучно.
Вздыхаешь ты малодушно
И молчишь. Ради приличия
Молчишь.

И ты себе лжешь, как и я.
Разве не смешно?
Это игра.
Поиграем еще?

---

Он пил такой же сок два года назад. Ровно в это время. Мне даже не нужно задумываться, верно ли я помню, а это я делаю всегда. Но нет, я не думаю.
Вещи, я где-то прочитал, неотъемлемо связанные с кем-то будут преследовать тебя. Но это не так. На самом деле это не вещи связаны, это говорит твоя глупая память. Брелок, сок, любимая мелодия... скажи, почему так мало и в то же время много? Мне слишком много тебя.

Но все это смешно, конечно же. Я вспоминаю раз в три дня, и каждый раз погружаюсь в воспоминания полностью. А потом каждый раз зарекаюсь больше никогда не вспоминать.
В моей памяти живут люди. Никогда не существовавшие и не дышавшие этим воздухом люди. Они - это мое воображение. Я видел мир в этих людях. Их не было и нет. Они встают вместе со мной по утрам, они пьют чай и говорят, что не хотят завтракать. Они сопровождают меня. Но их нет.

Глупые стихи.