Проснувшись, но еще не открыв глаза, находясь на грани меж сном и явью, я чувствовал, как постепенно затекали мои ноги, и странная, неодолимая усталость тянула в мышцах, словно только недавно я делал забег на очень длинную дистанцию, словно я прыгал и скакал до полного своего изнеможения всю ночь и день, перед тем, как упасть без сил. Лежал я неудобно, на какой-то жесткой поверхности, и поза моя досаждала мне самому, но я не смел двинуться, пригвожденный к месту, закаменев с самого момента моего пробуждения.
И так лежал я, положив раскрытые ладони под горячий лоб, и ноги мои все сильнее и сильнее затекали, и спустя какое-то неопределенное время не чувствовал я уже ног своих, будто то были лишь конечности тряпичной куклы.
«А может, и есть я тряпичная кукла?» - подумал я, и вдруг нахлынула на меня слепая паника на грани сна, так как не мог я вспомнить, кто я и где же сейчас нахожусь.
И потому, пролежав еще так немного, чувствуя сладкий привкус дремотной слюны во рту, я решился открыть глаза. Только сделал я это не резко и бойко, как, мне казалось, обычно делаю, а, напротив, с некоторой ленью, неохотой.
Но все же свет, что мерещился мне красными бликами под опущенными веками, не ударил своей яркостью в глаза мои. И как не старался я всматриваться в темноту помещения, где я находился, ничего, кроме темноты я не видел.
Мне надоела эта неопределенность. Немного повоюя с собой, уговаривая самого себя подняться, я, опершись на почему-то дрожащие руки, привстал.
Вдруг зажегся ослепительно яркий свет, и мне пришлось закрыть лицо ладонью. Привыкая глазами к освещению, я попутно отмечал для себя приметы места, где я сейчас находился.
Комната была вся серая. Под серым потолком на серых стенах весела странная матовая серая картина, занимающая, наверное, половину стены; на скучно-сером, металлическом и холодном полу был закреплен строительными болтами металлический стол. Я посмотрел вниз, на койку, на которой лежал, но она так же была серой, словно у кого-то был лишь этот цвет краски, и он экспериментировал, рисуя.
В голове пронеслось и быстро пропало воспоминание, остался лишь настойчивый запах печатных страниц в памяти. Глупость какая, мне бы знать, где я, вот что важно сейчас.
И недоуменно озираясь по сторонам, ожидая какого-нибудь знака, я заметил странную серую дверь у противоположной стены. Странной она была потому, что с первого взгляда ее совсем не было. Она словно сливалась со стеной, маскировалась, чтобы ее ненароком не нашли.
Может, стоит подойти к двери? Я тяжело, долго вставал, и на негнущихся ногах, опираясь на стену, медленно прошел к ней. Но не было ручки, а на стыке между дверью и стеной была такая узкая щель, что при желании я бы даже не просунул туда тонкий листик бумаги.
Тогда, поняв, что все тщетно, я стал ощупывать стены. Сперва та, где была дверь, потом та, что рядом. Я ощупал третью стену, не поленился даже заглянуть под койку, заметил, что, как и стол, она привинчена строительными болтами к полу.
Подошел черед стены с огромной картиной, но, приблизившись к ней, я понял, что это не картина. Словно огромное зеркало взяли и повернули стеклом вниз. Ощущение этого было настолько сильным, что мне захотелось посмотреть, отсоединиться ли рама от стены.
Но нет, не отсоединиться.
Еще походив по комнате туда-сюда, я пару раз заглянул под стол и снова под койку, даже успел подпрыгнуть до потолка. Но вскоре усталость в теле одолела мое желание исследовать, и я покорно вернулся на место, сев в той непринужденной позе, подтянув под себя ноги, как, мне показалось, я делал часто.
И тут я стал думать. Мысли, что до этого мелькали и уходили прочь, теперь стали скапливаться в моем раздувавшемся от них черепе.
Кто я? Где я? Почему вокруг все серо? Почему я один? Вопросы донимали меня, и я почувствовал, как мои глаза слипаются. Я стал зевать, и, постепенно, мысли унимались, сменяясь ощущением настойчивого холода в ногах.
На моей койке не было ни простыни, ни подушки, ни одеяла, голая серая поверхность. Тут я стал было рассматривать свою серую одежду, явно бывшую на несколько размеров больше, но желание быстро исчерпало себя, лишь только обнаружил я, что в ней нет ничего особенного.
Решив подождать чего-нибудь еще, я пялился в странную серую раму на стене. Если бы цветом внутри рама не отличалась от стены, я сказал бы, что она пуста.
Так, непринужденно, словно меня и вовсе не касалось происходящее, я заснул снова, на этот раз крепким и долгим сном.

Меня разбудил звук. Сначала это был всего лишь еле слышимый скрип, но секунду спустя он превратился в отчетливый скрежет. Я раскрыл глаза и быстро встал. Теперь я убедился, что всегда так просыпаюсь. Ощущения усталости пропали, сменились новым для меня чувством силы, уверенности в себе. Хотелось бежать, падать, и снова бежать куда-то, лишь бы не оставаться на месте.
Я осмотрел комнату, но ничего не обнаружил. Все было, как и до моего пробуждения – серое и скучное.
Тогда я встал и прошелся по комнате. Мне уже надоело это серое место, хотелось уйти. Распахнуть эту странную невидимую дверь и уйти, уйти, уйти.
- Я хочу уйти, - сказал я будто сам себе, и эхом отозвались мои слова в тишине серого мира.
Я повторил свои слова, на этот раз громче, но мне снова вторило эхо. Тогда я кинулся к странной двери, принялся стучать в нее побелевшими от мгновенно вскипевшей злости кулаками. Это не помогло, лишь эхо вторило каждому моему глухому удару, и тогда я хотел было размахнуться ногой, но поняв, что будет больно бить голой ногой о металлическую поверхность, отпрянул.
И вдруг мне показалось, что кто-то невидимый смеется надо мной, хохочет, заливается смехом, глядя в свой серый монитор, и я захотел кричать, но в горле пересохло.
Я тяжело вздохнул и сел, в задумчивости, прямо на пол, стукнувшись затылком о край стола. И на кой черт здесь стол? Я стал неопределенно водить пальцем по его краю, сам в это время витая в облаках.
Что я здесь делаю?

Я не знаю, сколько времени прошло. Я чувствовал лишь тошноту, накатывающую волнами. Должно быть, то было от голода, я не знал. Силы, что бились внутри меня, рвались наружу, но тело, словно каменная темница, не давала им выйти на этот электрический мертвый свет.
Я лежал на полу, раскинув руки и смотря в безжизненно серый потолок, а где-то за моей грудной клеткой, рядом с сердцем, пылал огонь, но я не мог помочь ему. Точнее, мог, но тогда мне пришлось бы разорвать свою грудь, сломать свои ребра, чтобы он мог выбраться и захлестнуть пожаром эту мерзкую серую комнатушку. А тело не слушалось, оно словно отринуло меня, поняв, что я не могу дать ему того, что оно хочет.
Как странно, тело было сильнее меня. Оно хотело уйти, и дух вторил ему, но разум резал тупым лезвием ножа – нельзя. «Отчего нельзя?» – спрашивало тело, а дух кричал, срывая голос, те же слова, но разум тихо и спокойно отвечал: «Мы взаперти, выхода нет».
- Отчего же, раз есть дверь, есть и выход! – говорило тело.
- Выход есть всегда! – орал сотнями голосов внутри меня дух.
- Ту дверь не открыть, она заперта, - глухо отозвался разум, и, чтобы прекратить дальнейшие прении, смолк.
И наступила шипящая тишина, как в телевизоре, что ловит лишь помехи, и мне стало казаться, что потолок рябит этой телевизионной тишиной. Я дышал, и каждый вздох был как последний. Где-то в груди сердце стучало натянуто, словно нехотя отбивая каждый удар, и мне казалось, что скоро я услышу монотонный писк кардиограммы.
Вдруг я ясно понял, что если не поднимусь сейчас, не поднимусь никогда. Я резко поднялся, втирая пальцами красные от бессонницы глаза, словно хотел вдавить их в глазницы, и стал кричать, без слов, как кричат звери.
Когда весь воздух вышел из моих легких, и я, на последней ноте, отрывисто захлопнул рот, эхо продолжало мне подпевать. И гнев снова пробудился во мне, но то был не тот слепой гнев, что заставлял меня биться о стены. Нет, то гнев был праведный, благородный, и с ненавистью и остервенением я стал старательно выцарапывать ногтями на серой стене слова.
Ногти убого гнулись, и я чувствовал острую боль, но не мог заставить себя остановиться. Когда я закончил, в этом сером мире появилась одна моя мысль. Смысл, который я вложил в эти слова, стал частью этого места, навсегда слился с ним, и теперь мешался, бросался в глаза.
Так иногда капнет в белую краску синяя, и никогда уже она не вернет свой цвет.
Я сел на стол, словно противясь предписанным мне кем-то правилам, и стал смотреть на буквы, выделяющиеся белым на серой стене.
«Здесь был человек».
И как-то спокойно мне стало, и отлегла от сердца чернеющая печаль, сковывающая меня все это время. Во мне проснулось что-то живое, и тело снова признало меня, как своего. И я рад был ему, и мысленно, как старые друзья, давно не видевшие друг друга, мы обнимались, плача. И я плакал, и горячие слезы текли по бледным щекам.
Кто я? Я человек.
Где я? Я здесь.
Почему вокруг все серо? Нет, не все серо, белеет надпись на стене, да и разве сер я?
Почему я один?
Вопрос застал меня врасплох, но ту же, устыдившись своей глупости, я ответил в пустоту комнаты:
- Как я могу быть один, если при мне и тело, и дух, и разум мои?

Все мы когда-нибудь окажемся в своей собственной серой комнате. Порой, из-за своих ошибок, или из-за горя, что внезапным бременем упадет на наши плечи.
Но где-то в том сером здании с серыми комнатами, есть особенная, отличная от других, комната с настежь распахнутой дверью. Иногда я мысленно возвращаюсь в нее, но корявые буквы, что ярко горят белым на серой стене, среди серой краски, гонят меня прочь.
Потому что нет никаких комнат, пока вы сами не захотите, чтобы были они. И нет преград для вас, пока вы сами их не воздвигните. Есть лишь три слова, что вы непременно оставите после себя. И эти три слова:
Здесь. Был. Человек.